Та же, что называла себя Валентиной, покинула Генову Падь вечером следующего дня после достопамятного совещания, так и не осуществив задуманного. Это случилось в шесть часов по полудни, когда отсвет заходящего солнца нежно коснулся высокого шпиля собора, и белого мрамора спящих львов, и лепестков изысканных гиацинтов в вазонах, и выщербленных временем ступеней крыльца. Когда на самом краю крыши, уютно устроившись в тени каменного водостока, она размышляла о случайностях бытия и устройстве ставень мансарды, серая птица с серебряным клювом и стальным оперением опустилась на ее плечо.
...
- Возвращайся. Я доволен тобой. – Промолвила птица голосом мягким, как шелк и холодным, как лед. Та, что называла себя Валентиной, вздрогнула – не от неожиданности, но потому, что голос этот всегда производили на нее до крайности тревожное впечатление. Она немного замешкалась, аккуратно убирая мягкой губкой излишки масла с оконных петель (петли в таких домах имеют скверную привычку скрипеть, если заблаговременно их не смазать), и шести секунд с избытком хватило, чтобы принять решение.
– Да, учитель. – Тихо сказала она, склонив в знак почтения голову, хоть и полагала, что пославший гонца не может видеть его глазами. Серая птица, оцарапав кончиком крыла ее щеку, без следа растаяла в густеющих сумерках.
Оставшись на крыше в одиночестве, она печально вздохнула, прижимая к порезу кружевной платок. Ей показалось, что Мастер был незаслуженно добр, только что оградив ее от совершения величайшей ошибки. Ибо можно ли представить себе нечто более неправильное, чем клинок, возомнивший себя рукоятью, или убийца, самовольно избирающий жертву и время?
Со вновь обретенным смирением девочки, без остатка истратившей когда-то все возможное для нее отчаянье, она попросила Отрезающего Нити хранить жизнь хозяина дома со львами. Хранить до тех пор, пока Он не сочтет ее достойной вынуть душу этого человека из без меры разжиревшего тела. И, не получив ответа, но, быть может, удостоившись на миг божественного просветления, она воочию увидела изгибы чешуйчатых колец Великого Змея, вечно пожирающего собственный хвост, и извивы вероятностей, сплетающих клубок вкруг рукояти ее рапиры…
Солнце все быстрее катилось к краю небес, словно торопясь в свою ночную обитель после долгого дня, полного суеты. И пурпур его лучей вдруг напомнил той, что называла себя Валентиной, о столичном чиновнике с вкрадчивыми манерами и хрупким каменным сердцем. Пожалуй, невежливо будет уйти, не прощаясь. И, отказавшись от немедленной мести так же легко, как семь лет назад – от данного при рождении имени, она рассмеялась, серой тенью скользнув прочь.
…В конце концов, каждый платит за свободу, чем может.