Константин Блад (граф Альдегаст-Алама-Гейри апФиал дю Морте дель Афари)

[aazgard1]

Становление некроманта

В мрачноватых стенах древнего родового замка Блэкхорс графов апФиал по длинным, тускло освещенным коридорам, увешанным старинными гобеленами, летел, отражаясь от стен, пугая крыс и пауков, истошный женский крик. С каждым новым вскриком буря, казалось, ярилась все больше и больше. Казалось, что сейчас ночь - дождь сплошной стеной хлестал наотмашь землю, полосуя как ножами всех недогадливых, кто рискнул высунуть нос за порог, гром грохотал как трубы архангелов, возвещавших Конец Света, молнии магниевыми вспышками высвечивали искаженные ужасом лица. Пугливые, бледные служаночки делали оберегающие жесты, слуги сплевывали и, вздрагивая от очередного крика, который не мог заглушить даже гром, угощали друг друга кто спиртом, кто брагой, а кто и вином, иногда - хозяйским. В высокой башне, в своих покоях вот уже второй час рожала графиня. Граф уехал к соседям на охоту и с ней осталась только ее верная молочная сестра.



Годом раньше...

- Что мне делать, Анна? Что?!! Я уже на все готова! Я молилась! Без толку! Этот самодур грозится развестись, если я не рожу ему ребенка! И он хочет непременно сына! Наследника, чтоб его черти драли! - прекрасная, черноволосая девушка лет восемнадцати на вид в глубокой истерике бьется на широкой кровати, крича в подушку. - Этот... - задыхается она. - Я не могу позволить этого! Опять в нищету! Я все сделаю, все! Помоги мне! Я знаю, ты можешь! - резко вскочив, она кидается к Анне - дородной женщине, прядущей в тени рядом с окном. Несмотря на ярость, исказившую ее черты, девушка очаровательна. Яркие губы на смуглокожем лице искажены страданием и гневом. Жемчужные острые зубки обнажаются в злобном, хищном оскале, не приличествующем ни ее возрасту, ни положению, о котором буквально вопят и дорогое, бордовое платье, расшитое золотыми нитями так, что ткань уже почти и не гнется, и родовые, роскошные перстни, и ослепляющие своим изяществом кольца и ожерелье. Глубокие орехового цвета глаза сейчас стали почти черными и мечут молнии. Тонкие пальцы с ухоженными ногтями искривлены словно ястребиные когти, хватающие добычу.

- Я могу помочь, но это не приветствуется нашей всеблагой церковью и... инквизиторами, - женщина спокойна. Ее лицо и фигуру скрадывает тень от оконного переплета, да и за окном пасмурно. Судить по голосу о возрасте трудно - и 30, и 50 лет можно дать пряхе. Вот только озорные нотки, еле слышимые в ее голосе, заставляют склоняться все же к 30. - А я законопослушна и никогда не стану рисковать ни своей репутацией, ни жизнью... просто так. В одиночку.

- Проси, чего хочешь! Все, что в силах человеческих! Этот чертов!..

- Как пожелаешь, госпожа, - голос становиться смертельно серьезным. - Я не могу тебе помочь сама, но вот дьяволы. Я знаю, как это провернуть. Ты готова?

- Да!!! Ты поможешь?

- Хорошо, госпожа. Нам надо...



Буря. Ливень. Замок Блэкхорс. Покои графини.

- Вот и все, девочка. Все в порядке.

- Но он... Он не похож на человека! Ты!..

- Успокойся. - комната освещена десятком свечей. На кровати под балдахином лежит та самая девушка. Плотная, розовощекая женщина с блестящими глазами и доброй улыбкой с окровавленым ножом в руке склоняется над орущим младенцем. Заостренный мохнатый хвост ребенка, как бы живя собственной жизнью, обвивает ее руку с ножом, розовато-черные перепончатые крылышки с трудом удерживают его в воздухе, временами стараясь хлестнуть побольнее по курносому носу рыжеволосой Анны. Вот Анна ловко ловит одно из них и резко встряхивает. Ребенок, теперь видно, что это мальчик, обиженно вскрикивает, ударившись об столик, и, едва не порезавшись о разложенные из полуоткрытого хирургического набора инструменты, наотмашь хлещет хвостом и начинает плакать еще громче. - Я специально купила свиток с исцеляющим заклятьем. Мы отрежем его хвост и крылья, а потом прочтем заклинание - ранки заживут. Никто не узнает. - с интонацией заботливой бабушки произносит она и ловко сует ребенку тряпицу, пропитанную маковым настоем.

- Спасибо, Анна. Теперь у графа есть наследник. - девушка слегка устало следит за процессом. На ее лице медленно проступает злобная радость.



Восемнадцать лет спустя. Небольшая деревенька в глухой провинции. Лето. День.

Растрескавшаяся земля и пожухлая трава. Раскаленное солнце будто пытается поставить свое тавро на каждый лист рощицы, на каждый камень из развалин древнего склепа, на каждый дюйм дороги, по которой медленно, хромая на обе ноги, бредет окровавленный рыжеволосый юноша в разодранной одежде, прижимая к себе два толстых, обтянутых выделанной кожей, фолианта. За ним остается кровавая дорожка, по которой можно проследить его путь вплоть до черного лаза, ведущего вглубь развалин. На сером камне - два кровавых отпечатка. Парень плетется вперед, что-то шепча разбитыми в кровь губами, а за его спиной камни, будто их кто-то подтолкнул, теряют равновесие и падают в черный лаз один поверх другого, намертво запечатывая вход.

Смертельную усталость на лице юноши на мгновение заменяет ядовитая усмешка, делая неправильные черты его и без того не слишком красивого лица откровенно зловещими. Нос, больше похожий на ястребиный клюв, пронзительные черные глаза, взъерошенные, будто вставшие дыбом, рыжие волосы, тонкие губы, острые скулы, будто стремящиеся прорвать кожу - он был бы красив, если бы добавить к его облику хоть немного теплоты и сердечности. Однако его можно было назвать только "запоминающимся", но никак не "красивым".

Вот показались первые домики деревеньки и юноша остановился: все мужики стояли за оградой с вилами лопатами и прочим острым инвентарем и тяжело, недобро смотрели на него. Ни баб, на пацанвы видно не было.

- В чем дело? - юноша подсобрался, но это лишь еще яснее показало, насколько он устал и вымотался.

Глухой ропот. Бурление толпы. И вперед вытолкнули здоровенного детину - деревенского кузнеца. Этого типа Альдегаст помнил - когда он с другими авантюристами проходил к склепу, то походя починил порвавшиеся меха. Кузнеца звали Юл.

- В чем дело, Юл?

- Дык это, - кузнец явно не знал, что говорить. Но под ободряющие крики из толпы выдавил. - У нас в склеп никто никогда не ходить. Потому как не возвращаются. Плохое это место. Недоброе. А тот, кто оттуда выходить - вырдалак значить. Выродок. И сжечь его надо сразу, штоб посевы не попортил! Во!

Мужики глухо, согласно ворча начали медленно обступать Альдегаста.

- Вы с ума посходили? Какой "вырдалак"? Вы хоть священника позовите - он скажет, что я человек! - пятясь, попытался он воззвать к их разуму. К разуму звереющей от солнца и предвкушения толпы. Что было занятием заведомо бесполезным.

- Хватай его, робяты!

Дальше была свалка. Боль в ломаемых ударами тяжелых сопог ребрах, в голове. Ему удалось спрятать фолианты в безразмерный мешочек на груди и сжав его в кулаке согнуться так, чтобы защитить живот и голову. Это спасло ему жизнь. Но, очнувшись, он пожалел, что не умер.

Первым чувством была боль. Боль и слабость, хлестнувшие по нервам, заставили его застонать сквозь зубы. На удивление целые. Попытавшись подвигаться, Альдегаст понял, что связан. Вместо одежды - пропитанные кровью и грязью лохмотья.

- О, живой, гнида! - удалось расслышать ему сквозь шум в ушах чей-то веселый голос. - А ты говорил - окочурится! Не, вырдалаки - они живучие. Нать сбегать за старостой, шоб дрова, значить, готовили. И как положено, на закате, значить...

- Ну ты и сбегай, Гнат.

- И сбегаю.

Альдегаст понял, что его спасет только чудо. Свои силы закончились. Для изучения фолиантов нужно было хоть немного времени и свободные руки. А до захода солнца оставалось часа два. Хотя мешочек еще был при себе - это довало слабую надежду - там должно было лежать лечебное зелье, приберегаемое на крайний случай.

Мысли были короткими и отрывистыми. Говорить не хотелось совершенно. Болело все. Следующий час прошел в молитве и отдыхе. И временами - боли. Надо было успеть ослабить веревки настолько, чтобы освободить хотя бы оду руку. А лучше - развязаться совсем. Благодаря навыкам, которые он получил от Даны (воровки, пойманной, когда она пыталась стянуть у него кошелек), удалось выпутаться настолько, чтобы суметь достать заветную бутылочку. Это не спасло, но хотя бы перестало звенеть в ушах при каждом резком движении, а каждый вздох перестал отзываться болью. Какая ирония - умереть более здоровым.

За окошком раздались звонкие девичьи голоса. Одну из девушек он узнал - Жюли. Она кокетничала с ним, когда они обедали в таверне. Если бы они остались на ночь, то она пришла бы к нему. Это чувствовалось из ее намеков. Сейчас она смеялась там. И, когда она назвала его вурдалаком и мило, кокетливо испугалась, что он вырвется... Еще никогда маг не ощущал такой яростной ненависти к людям. Он фактически спас этих сволочей! Там, внизу, полегли все - хозяин склепа проснулся и набирал армию нежити. Благодаря своим знаниям он спасся, но спасся - один! Остальные... Нет, они не умерли, гораздо хуже - они стали слугами этого "господина Смерть". Пафосный идиот! Альдегаст сплюнул кровью. Ему удалось обрушить кровлю склепа. Те, кто остался жив... Он сжег их. Всех. А "господина". Что делать - не было у него больше огня. Грязная работа, но теперь, без рук, ног, с поврежденным горлом и мозгом... Он будет там гнить заживо до смерти. А она не скоро придет к своему "господину". Колонны будут оседать медленно. Вход запечатан - и уже никто не сможет ему помочь.

А эти смерды! "Вырдалак"! "Костер"!.. Костер. Солнце садится. Уже скоро.

Дальше были крики. Боль в вывернутых руках. Чей-то резкий нетерпеливый голос.

- Что здесь происходит?

- Выродка спымали, господин церковник! Кровь пил, да людей резал! Теперь суд, как заведано!

Они были уже свято уверены, что именно этим он и занимался. Сволочи! Смерды... "Церковник" - это... "инквизитор"! Повезло. Вон он, на коне. Приятное лицо. Лет 35. Сейчас...

- Мда? Ну ладно. Благословляю вас, дети мои.

Стук копыт. Что?.. Недоумение и ярость посреди всеобщего ликования. Это было последнее, что он помнил отчетливо. Огонь. Треск дров. Дым забивается в ноздри. Тяжело дышать. Мелькнула мысль: "Дрова сырые... Гады! Чтоб горел медленней, да?!" Из последних сил, не щадя себя, пережечь веревки. Огонь лижет пальцы, но пока не обжигает. Как всегда - он давно знает об этой своей странности. Достать книгу и - зачитать пару строк из того, что удалось разобрать. Так, чтоб всем хватило. Хотели сохранить посевы? Сохраните! Но жизни вам здесь не будет. Полоснуть по руке. Кровь - в огонь. Запах паленого мяса. Боли нет. Пока нет. Вы меня надолго запомните! Будьте прокляты! Прокляты!

Теперь - скорость. Пока не очухались, не осмелели. Отдохнуть бы. Всего пару часов. Но их нет. Остается последнее. Вызов. Свиток, который приберегался на неопределенное потом, чтобы было, что записать. Призванный конь. Скачка.

И, через несколько часов, еще пара строк из фолианта. "Инквизитору".



Когда к нему пришли "господа церковники" - он сильно удивился. Не тому, что пришли - он их ждал. А тому, что в конце они пригласили его сотрудничать. Он сделал многое для того, чтобы заинтересовать их, но не был уверен, что не перестарался. Ведь существовал еще тот "инквизитор".

Упоминаний о нем теперь уже "Константин" не нашел. Может, это был и не церковник. Его это уже не волновало. Теперь он научился подчинятся, если это необходимо. А в личную печать была добавлена фраза: "Вы не любите людей? Да вы просто не умеете их готовить!"